Как кокетливо писали в пожелтевших газетах моей юности – литературная страничка.
После прочтения нескольких актуальных некрологов решил оставить пару заметок на салфетке.
Думаю, многие отметившиеся в поминальном жанре не зафиксировали важных моментов, как в биографии писателя, так и в его творчестве.
Во-первых, Искандер не был абхазским или даже восточным писателем. Чтобы это понять не нужно писать диссертаций, достаточно сравнить его произведения с аналогами имени «дружбы народов». Ощущение, что наш «сервантес» попал в плен к горцам, да так за неимением лучших вариантов всю жизнь и прожил в своей волшебной камере обскура.
На Кавказе и в советское, и в первые годы постсоветского времени было достаточно много сносных писателей. Не в контексте русской культуры, конечно, а вообще.
Во-первых, Искандер не был абхазским или даже восточным писателем. Чтобы это понять не нужно писать диссертаций, достаточно сравнить его произведения с аналогами имени «дружбы народов». Ощущение, что наш «сервантес» попал в плен к горцам, да так за неимением лучших вариантов всю жизнь и прожил в своей волшебной камере обскура.
На Кавказе и в советское, и в первые годы постсоветского времени было достаточно много сносных писателей. Не в контексте русской культуры, конечно, а вообще.
Если взять его погодок из этого лагеря, то мы увидим и другие темы и другие мотивы творчества. Достаточно взять близкого по культуре Чингиза Гусейнова и положить рядом с представленным образцом.
Азербайджанский корифей достаточно образован и структурирован, чтобы иметь возможность писать книги, но это не его планида. Он транслирует идеи (беседы) собственной среды в приемлемой для культурного человека форме. Делает это, порой, очень рельефно, но без внутреннего диалога. Таким образом он стоит на одной доске со своими героями.
Персонажи Искандера с одной стороны психологически точно вылеплены, с другой – являются архетипами любой феодальной и/или деспотичной среды. Он смог встать в позицию стороннего наблюдателя и описать ландшафт, что у человека, находящегося внутри культуры, никогда не получилось бы. Тематика не должна вводить в заблуждение, у него есть внутренний конфликт с собственным окружением. Выражается это хотя бы в том, что он один из немногих может претендовать на звание сатирика с большой буквы.
Более того, время от времени вся восточная топонимика у него плывет и выглядит умелой стилизацией.
Тексты мастера написаны таким образом, что их невозможно сымитировать. В частности, значительно улучшить или наоборот убить переводом. Тут мы имеем дело с самобытной литературой.
Большое и именно качественное отличие от его жизненной среды.
Это подводит нас к понятному второму вопросу. А кто он? Уж точно не абхазец, и не перс, и не грузин. В его биографии очень много белых пятен, которые до сих пор не могут объяснить. Искандер прожил долгую жизнь в литературоцентричном государстве, а его анкета представляет собой пару параграфов убористого текста. Сведения о жизни нашего героя, как нетрудно видеть, хорошо укладываются в один из его собственных сюжетов.
Он был вположении сироты на Кавказе (!) и не только физически выжил, но и преуспел. Окончил престижную школу, поехал в Москву и стал тем, кем хотел стать. При этом он, похоже, даже не владел абхазским языком.
В отличие от того же Гусейнова или Айтматова он ничего не писал на «родном». Воспоминания о Чегеме подозрительно похожи на украинские письма Гоголя: хорошие театральные декорации, но не то место, в котором хотелось бы оказаться еще раз.
В отличие от кавказских писателей, быстро создавших в Москве национальные анклавы из родственников, Искандер действовал в русле номенклатурного кадра из местного большинства. Крутился умело, но без коллективного творчества. В Абхазии его не любили и не завешивали елочными орденами с ног до головы, как коллег по цеху.
Печататься на Западе он начал в советское время, как русский диссидент, а постсоветскую конъюнктуру старался обойти стороной. Опять-таки демонстрируя разительное отличие от близкого окружения.
Умереть Искандер предпочел тоже в Москве, вопреки моде республиканских писателей последние годы жизни проводить в курортной Европе.
Внешне он скорее напоминал грека или итальянца. Дело не только в чертах лицах, но и в характерных жестах, манере поведения, речевых оборотах.
Таким образом, его национальную принадлежность нельзя считать определенной. За весь период гласности никто так и не написал критический очерк о его судьбе. Материала предостаточно, но не интересно.
Если проанализировать его произведения, а заодно и некоторые известные обстоятельства его жизни, мы обнаружим не только замечательное чутье и понимание нюансов, но и знание им фактического материала. Там много советских табу, а часто незаслуженно забытых историй. Как такое могло быть не понятно. Никакие самые немыслимые изгибы его биографии этого не объясняют. Также невозможно обосновать ту мягкость, с которой официальная Москва изредка его журила.
В голову приходит только одно правдоподобное объяснение феномена. Так обращаются в феодальном обществе с аристократическими бастардами, которых не удается окончательно заткнуть, но можно по всякому поводу правильно договориться.
Искандер был любим в советское время, приобрел членство в клубе пророков в период постперестройки и, наконец, спокойно ушел со статусом диковинного мифологического существа в те дни, до которых никто кроме него и не дожил. Всегда, благодаря таланту, оставаясь актуальным. В новейшей истории он, как пожилой человек, мог заблудиться и ляпнуть что-то невпопад. Однако это обстоятельство удивительным образом соверешенно не сказалось на его имидже.
Напоследок замечу очевидную вещь.
Некролог на смерть известного писателя такой же абсурд, как и некролог в память о весне в первый день лета.
Художник живет не в Переделкино, а в своих произведениях. Пока люди их читают, он продолжает жить.
Поэтому политически ангажированным плакальщикам нужно побольше читать и поменьше писать.
Тогда, возможно, и они смогут выхлопотать комплиментарную надгробную табличку.
Journal information